1. Шишков В.Я.:

Пугачев почувствовал душевную усталость, томительное ощущение тоски. Во рту пересохло, ломило затылок, подергивалось правое веко. Он уже подумывал посадить вместо себя Овчинникова - пускай судит, а самому ехать в лагерь.
     Вот разве этого еще... вон того, что на манер каменного статуя стоит дубом. Должно, какой-нибудь помещик знатный. Ну, и гренадер!..
     - Подведите-ка его поближе, - приказал Емельян Иваныч. - Вот того, высокого...
     Огромный человек в генеральском поношенном кафтане со звездой и взлохмаченными седыми волосами все так же продолжал стоять, скрестив руки на груди и закусив нижнюю губу. Его придвинули к крыльцу. Он был от Пугачева в десяти шагах и глядел в лицо его ненавистно и пронзительно.
     Пугачев передернул плечами и спросил барина:
     - Кто ты?
     - Предводитель дворянства Сипягин, генерал-майор в отставке, - гулким голосом ответил тот и, откинув голову, выкрикнул:
     - А ты государственный преступник! Ты самозванец, похитивший имя покойного государя Петра Федорыча! Изменник ты престолу и отечеству!
     - Кто, я самозванец? Я изменник? - с немало открытым удивлением воскликнул Пугачев, впиваясь руками в поручни заскрипевшего кресла.
     И тотчас поднялась шумная сумятица. Взвинченная толпа, заполнившая воеводский двор, разом прянула к помещику Сипягину и обрушилась на него неистовыми криками. Идорка, посланный Овчинниковым, бросился усмирять толпу.
     - Батюшка-т изменник? Ха-ха! - хохотали крестьяне. - Ты сам изменник, боров гладкий!
     - Для вас, дворян, может, он и изменник. А для крестьянства отец родной!
     - Темные вы, кроты слепые! - плеснул в кипевшую толпу, как масла в огонь, предводитель дворянства. - За кем идете? За бродягой!
     Тут возле самого Сипягина вынырнул Идорка; лицо его было свирепо, рот кривился, бородка хохолком тряслась. А какой-то низкорослый мужичок в лаптях и в зипунишке с низко опущенной талией, скорготнув зубами, вприскочку ударил помещика в висок. Тот чуть покачнулся и вновь окаменел.
     Идорка, держа наготове сверкнувший под солнцем нож, воззрился на бачку-осударя. Пугачев погрозил ему пальцем. Идорка, ссутулясь, снова нырнул в толпу.
     - Детушки! - крикнул Пугачев, но его зычный зов потонул в поднявшемся содоме. Горнист проиграл в рожок, ударил барабан, крики лопнули, настала тишина, только похрюкивали запертые в хлеву поросята, да шмель гудел, виясь над Пугачевым.
     - Детушки! - опять раздался наполненный внутренним ликованием голос государя. - Вот дворянский предводитель обзывает меня самозванцем да изменником. Я бы загнул ему словечко, да, чаю, вы лучше с ним перемолвитесь.
     - Заспокойся, отец наш, мы сами...
     И вновь закрутился голосистый вихрь, град, гром. Улица и переулок возле воеводского дома были запружены огромным людским скопищем. Во двор никого более не впускали. Любопытные лезли на заборы, деревья, даже умудрялись забраться на крышу жилища воеводы. Какой-то беспоясый, пьяный бородач, держась за печную трубу, пронзительно кричал с крыши: "Бей их, захребетников!.. Бей, бей, не жалей!"
     Ближайшие к Сипягину крестьяне, из его крепостных и дворни, встопорщились, как пред медведем лайки; беснуясь, они наскакивали на него, плевались в его сторону, потрясали кулаками.
     А он, осыпанный проклятиями, все так же невозмутимо стоял, окаменевший. Вот подкултыхал к нему старый солдат на деревяшке, что-то зашамкал, ударяя себя в грудь и пристукивая в землю липовой ногой. Черноволосая баба сорвала с головы платок, стегнула им барина, как плетью, завопила: "Суди тебя бог, только что кровопивец ты, кровопивец!"
     Сутулый, широкоплечий дядя, растолкав толпу локтями, заорал на Сипягина хриплым и страшным, как рев зверя, голосом. Он сжимал кулаки, взмахивал руками, затем, повернувшись в сторону "батюшки", отбивал ему поклон, касаясь земли концами пальцев, и, снова обратясь к барину, продолжал со свирепостью пушить его. Из-за сильного шума до Пугачева долетели только разрозненные фразы:
     - Ха! Дворянский предводитель... В болото... В болото нас загнал!
     Хлеб не родит... Две деревни на заводы продал... На Урал-гору. А батюшка, царь-государь - наш кровный, сукин ты сын!
     - Ваше величество!.. Ваше величество!.. - надрывался в крике солдат на деревяшке. - Прикажите вздернуть его!
     - Смерть, смерть ему!.. - заорала вся толпа.
     И лишь только на момент примолкли все, ожидая знака государя, совершенно спокойный внешне предводитель, с ненавистью ткнув по направлению к Пугачеву каменной рукой, гулко заголосил:
     - Лжец он, ваш Емелька Пугачев!
     Тут мгновенно появившийся Идорка поразил его ударом кривого ножа в грудь... Затем, уже мертвого, крестьяне подволокли барина к плахе с топором.

2.  А.С.Пушкин:

Рапорт графа Меллина от 2-го августа:
Не только крестьяны, но попы, монахи, даже архимандриты возмущают чувствительный и нечувствительный  народ. В Саранске архимандрит Александр в иктинье помянул Петра III — при въезде же его встречали  архимандриты, монахи,  священники  с народом и прапорщиком  Шахмаметьевым, коего Пугачев и пожаловал полковником и воеводою. При входе моем в город, я его арестовал. Дворяне, купечество> и народ не супротивлялись злодею.
Я один преследую Пугачева, лошади устают, люди занемогают — не знаю где Муфель; Михельсон в Арзамасе. Пугачев в Саранске дворян и прочих повесил 300 человек  (между прочими  генерал-маиора Сипягина). От прапорщика  Шахмаметьева не успел взять я допроса — благородных изменников взял с собою, а черных людей велел под висилицею высечь плетьми.

3. Неизвестный источник:

4. Из письма помещицы Лопатиной:

Арзамас, сентября 19-го, 1774 года.

«Государь мой, Иван Антипович! Письмо от вас, от 2-го сентября, получила того-ж 18-го,  в котором изволите писать о несной (несносной) нашей горести  и  печали  общей,  о  смерти покойных  Степана  Ивановича  и Марьи Григорьевны.  И на то вам,  государь мой, доношу,  что мы к вам писали  обстоятельно и послали человека,  столяра  Тимошку,  августа 27-го числа;  а от вас из Мурома он поехал на паре; на что и ныне вас о горесном случае нашем, по смерти их, уведомляю. Покойные поехали, собравши к вам в Тулу  и взяв с собою лутчее платье, бриллианты и серебро, до приезду злодея Пугачева в Саранск за день, и доехали до Сипягина генерала и предводителя саранскаго, и с ними Василий Иванович Языков. А у Сипягина ночевавъ, и после обеда поехали все вместе и, отъехав 15 верст до села Украинцова  Ш,ербачовой, Марьи Григорьевой,  и в том селе пойманы мужиками; Степана Ивановича сковав с Сипягиным; а Василья Ивановича, посадя  на стул,  взяв на боярской двор под караул. Обоз остался за деревнею, в коем была и нещастная Марья Григорьевна, назвав ее Бориска своею женою и выпросясь у мужиков  за дватцать три рубли; и как они из Украинцова повезли их в Саранск, и отъехав до села Исы три версты, и в том селе встретясь злодейская команда—казаки; она ушла из обозу,  взяв  с собою  беднаго сына Дмитрия  и всех прося людей и женщин,  в таком  несчастном случае,  чтоб их  не оставили; однако никто с нею не пошел. Она же еще на сносех была брюхата; и из вышеписаннаго села Украинцова ушла Катерина с сыном поваром и девка. А из Исы  ушел Васька,  прикащиков сын; Федька,  дальной Нееловки, прикащиков сын и псарь. Так злодеи, довезя Степана Ивановича, в Голицыне ночевали, коя на Инзаре; из Голицына бежали Бориска, и столяр Оска, Савушка,  Мишка.  Его упокойнаго,  привезя  в Саранск,  злодеи замучили плетьми,  и муча бросили;   несколько полежа  и сгоряча вскочил,  так ему предали  смерти,  подсекли жилы.  Сипягина тож плетьми замучили  и вбив в рот кляп, который много перед ним говорил и бранил его, называя его  злодеем  и вором  и  разорителем  Пугачевым,  и говоря в народ, чтоб не думали, якобы государь был; а Василья Ивановича повесили, и Сипягина сына 14-ти лет.